Иллюстрация: Инфо24
В мае 2014 года в женской тюрьме строгого режима в Бедфорд Хиллс, штат Нью-Йорк, умерла Шанте Каймс, мошенница, воровка и убийца, признанная виновной более чем в сотне уголовных преступлений.
Фото: Шанте Каймс в молодости
Во второй половине 1990-х в паре со своим сыном Кеннетом она гастролировала по всей Америке, оставляя за собой пожарища и трупы. В начале 2000-х обоих приговорили к смертной казни, которую заменили пожизненным заключением после сделки со следствием, которую заключил сын Каймс.
Сама Шанте так и не признала вины. Кеннет Каймс отбывает срок без права на УДО в тюрьме в Сан-Диего в Калифорнии. Инфо24 публикует перевод их невероятной истории, рассказанной ими самими.
«Давай, Кенни! Убей ее! Сделай это, Кенни!»
Я задрал голову, чтобы увидеть капельки пены в углу рта моей матери, когда она выкрикнула мне эти слова. Забавно, что в самые необыкновенные моменты нашей жизни мы обращаем внимание на такие незначительные детали.
Удары током, которыми шокер бомбардирует тело Айрин, возвращают меня к моей задаче. Мои руки переплетены вокруг ее шеи, и я чувствую пульсацию электричества в теле этой миниатюрной женщины, пока я выдавливаю из нее остатки жизни.
Мне страшно до ужаса, но я продолжаю сдавливать ей горло. Мне не хочется этого делать. Мне хочется сбежать. Я хочу запрыгнуть в самолет и убраться из Нью-Йорка так далеко, как только можно. Но я продолжаю начатое. Соберись, Кенни. Помни. Семья – это все. Всегда.
Вязкое напряжение заполняет все пространство вокруг, не оставляя в комнате свободного места, пока под моими пальцами ее покидает жизнь. Затем все заканчивается, и водворяется безмолвие.
В моих руках покоится мертвая Айрин. Она такая хрупкая.
В то время как мои руки совершают убийство, мой разум озадачен вопросом, с нами ли сейчас мой отец: если он встретит Айрин на той стороне, придется ли ему прятать глаза от стыд?
Мамочка говорит мне положить тело Айрин в ванну, и я делаю, как велено. Мы в отчаянной гонке со временем, и мне комфортно от привычного ощущения хаоса и паники.
Все мое детство меня учили не задумываться, не впускать в себя эмоции и реагировать только на то, что окружает меня в данный момент. У нас есть план, и он должен быть выполнен.
Мы надели перчатки и внесли сумки. Особняк, в котором мы находимся, принадлежит Айрин. После смерти мужа она превратила его в доходный дом и совершила ужасную ошибку, сдав мне комнату напротив своей собственной квартиры.
В ее связке ключей их, наверное, сотня. Кажется, прошла вечность, пока мы нашли тот, что от ее входной двери. Когда мы наконец вошли, мать принялась обшаривать ее квартиру.
Она искала идентификационные документы Айрин: ее карточку социального страхования и паспорт: все, что нужно моей матери, чтобы стать собственницей здания. Но сначала мы забрали ее жизнь. Теперь мамочка похитит ее личность и присвоит особняк на Манхэттене стоимостью в миллионы долларов.
Как только мы нашли все, что нам нужно, мы вернулись в мою квартиру. Тело осталось там, где мы его положили.
Я никак не могу отделаться от мысли, что «она» уже стала «оно». Мать приказывает мне положить тело в спортивную сумку.
Ее интонация напомнила мне, как в детстве она говорила:
«Кенни, иди в кровать. Кенни, почисти зубы. Кенни, засунь тело в чертову сумку».
Я сделал, как было сказано. Послушный сын. Всегда.
Только закончив лавировать между камерами наблюдения, чтобы засунуть сумку с телом в багажник угнанной нами машины, я позволил себе перевести дыхание.
Вернувшись назад, я обнаружил, что мамочка мечется по месту преступления, вычищая его техническим спиртом.
Только когда она убедилась, что там не осталось ни пятнышка, мы наконец уходим. Оказавшись на улице, на свежем воздухе, мы кружим по городу. Спрятав тело Айрин в багажнике машины, мы направляемся к Трамп Тауэр в Мидтауне, чтобы перехватить что-нибудь в «Трамп кафе».
Мы сидим за столиком, пьем кофе и уминаем булочки. Как это, вообще, возможно?
Руки, которые недавно душили женщину, теперь сжимают чашку кофе. Я таращусь в окно и наблюдаю, как ни о чем не подозревающий город проносится мимо, будто ничего не случилось.
Как они могут не улавливать, что в паре кварталов отсюда произошло что-то отвратительное? Разве они не чувствуют этого в воздухе? Когда официантка давала мне сдачу за кофе, ее ладонь коснулась моей. Отшатнулась бы она в ужасе, если бы знала, на что способны эти руки?
Наконец моя мать прерывает молчание, протянув руку через стол и отодвинув волосы с моего лица. Она говорит, что гордится мной за то, что я убил миссис Сильверман.
«Ты отлично справился, Кенни».
***
Меня зовут Кеннет Каймс-младший. Много лет меня знали под разными именами. В СМИ меня называли мошенником, душегубом Риччи Ричем, зеленоглазым дьяволом и половинкой преступного дуэта Мамы и Клайда.
Но до того, как я получил все эти имена, я был просто Кенни. Я жил жизнью отпрыска богатой, привилегированной семьи, но не всегда все так, как кажется окружающим.
Маленьким мальчиком я играл в прятки сам с собой, и когда я не мог себя найти, я ложился на пол и засыпал. Деньги не могут избавить от одиночества.
В Библии сказано: «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на той земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе». Бог, должно быть, никогда не встречал мою мать, иначе бы он не говорил таких ужасных вещей.
Хотя я обоих моих родителей любил беззаветно, как и все дети, но еще в юном возрасте я также осознал, что моя мать может быть жуткой.
В нашем доме царило мрачное уныние. Оно обволакивало наших горничных, вместе с ними перемещаясь из комнаты в комнату, в которых они вытирали пыль, подметали, готовили. Нахождение с ними рядом навевало на меня тоску, и я не понимал почему.
Я был слишком маленьким, чтобы понимать, что эти женщины заботились о нас против воли.
Моя мать привозила девушек из Мексики, обещая им лучшую жизнь, а их семьям – что будет к ним относиться как к дочерям. Но как только они приезжали, мама отказывалась платить им жалованье, а женщины больше не могли связаться с родными.
Они оказывались в полной изоляции в чужой стране, где им некуда было пойти и не к кому обратиться за помощью.
Я слышал, как они плакали за закрытыми дверьми, и читал одиночество в их грустных карих глазах, пока они готовили мне завтрак или поправляли мою постель ночью, но никак не мог это исправить.
Я вбирал в себя тайны нашего дома, но не был способен их осознать – и позднее, однажды вечером в 1985 году эти семейные тайны наконец вскрылись, когда моих родителей арестовало ФБР по обвинению в рабовладении.
***
Мне 10 лет.
Мы сидим в гостиной и смотрим комедийное шоу по телевизору. Папа на полу, я у него на коленях, мама на диване сзади. Сквозь шторы на окне в комнату льется свет, вырезая на нашем ковре цвета какао причудливые геометрические узоры.
В телевизоре человек делает фруктовый салат. Он начинает с апельсина, и каждый раз, когда он снимает кожуру, плод кричит. Каждую полоску он провожает воем боли.
Крик не прекращается. Затем человек переходит к банану и яблоку. С плачем и причитаниями фрукты умоляют пощадить их. Камера показывает руку, которая орудует ножом и овощечисткой. Кажется, что истязание не закончится никогда, и меня переполняет сострадание.
Мои родители надрываются от хохота, по их щекам бегут слезы. А меня передача пугает.
Я хочу знать, правда ли, что фрукты способны испытывать боль, но стыжусь спросить, потому что это кажется глупостью. Папа видит, что я расстроен, и щекочет меня по животу, чтобы я рассмеялся.
Он говорит: «Ох! Это самое смешное, что я когда-либо видел!» Как все дети, я смотрю на родителей, чтобы разобраться, как правильно поступить в такой ситуации. Они смеются, так что я тоже заставляю себя рассмеяться. Семья прежде всего. Всегда.
Громкий удар прерывает наш хохот. Вооруженные мужчины в синих жилетах вламываются во входную дверь. Они кричат, чтобы мы подняли руки вверх и легли на пол.
Родители выполняют все, что им говорят, но я не понимаю, что происходит. Я делаю все, что могу, чтобы не сердить страшных людей, задираю в воздух свои маленькие ладошки и пытаюсь забиться в угол дивана.
Они тычут оружием в лицо моим родителям. Один придавил маму ногой. Я начинаю кричать и осознаю, что родители говорили правду. Нельзя доверять внешнему миру. Плохие люди хотят нам навредить.
Я смотрю в сторону телевизора – не могу сказать зачем – возможно, чтобы отвлечься. Но там по-прежнему режут фрукты, которые все так же вопят. Тут к этому жуткому гаму присоединяется мама.
«Вы сукины дети! – визжит она. – Пидорасы! Вам нравится творить такое перед моим ребенком, да? Чувствуете себя крутыми?!»
Я хочу закрыть уши, но боюсь опускать руки. Мне страшно, что люди пристрелят меня. Если я сумею просто закрыть уши, я не смогу остановить весь это гвалт. Я хочу тишины, но настоящая тишина никогда не наступает. Только не в мире моей матери, и со временем я узнаю, что и не в моем.
Через годы я пойму, что бессмысленно просить мою мать остановиться. Чувства других людей для нее не значат ничего. Единственный способ обрести хоть чуточку покоя – это постоянно соглашаться.
«Да» стало волшебным словом – единственным, за которое можно было получить немного тишины. Сайед Билаль Ахмед должен умереть. Да, мама. Дэвид Кэздин должен умереть. Да, мама. Айрин Сильверман должна умереть. Да, мама.
***
После ареста родителей по обвинению в рабовладении моя жизнь изменилась навсегда. Суд длился годами, несколько горничных дали показания, и маму приговорили к пяти годам тюрьмы.
Папе повезло больше. Он признался, что был в курсе происходящего и ничего не сделал, чтобы прекратить это. Ему дали условный срок.
Разбирательство мусолили во всех газетах. Когда оно закончилось, мне было 13, и я понимал, что все вокруг знают наши секреты. Я был унижен, но при всем при этом, когда они увезли маму в федеральную тюрьму, почувствовал облегчение.
Моя мать работала в стиле, который я называю депривацией покоя – постоянный поток драм и истерик, пока ты не начинаешь думать, что, наверное, сошел с ума.
Как маму забрали, мы с папой получили передышку. Я впервые пошел в школу, и у меня появились друзья. Я понемногу узнавал, какой может быть нормальная жизнь, и вцепился в нее всем своим существом. Отец стал моей вселенной. Мы были счастливы.
Это длилось недолго.
Папа неоднократно обещал, что бросит ее, но, когда пришло время ее досрочного освобождения, он радушно встретил ее дома, и безумие продолжилось, будто и не прерывалось.
Тюрьма дала маме две вещи: научила ее искуснее нарушать закон и сформировала стойкое убеждение идти до конца, лишь бы никогда туда не возвращаться. Будто кто-то на полную катушку врубил громкость нашей жизни, сделав ее невыносимой.
Как только стало возможно, я сбежал в колледж, оттолкнув родителей в попытке высвободить пространство для самостоятельной жизни. В 1994 году все это рухнуло во время поездки домой.
В аэропорту меня встретила только мама, а я мечтал произвести впечатление на отца, сойдя с трапа самолета в новеньком костюме. Когда я спросил ее про папу, она сообщила, что он умер два месяца назад.
Вместе с отцом умерла какая-то часть меня. Та сторона, которая ценила человеческую жизнь, различала правильное и дурное, превратилась в ничто.
***
Жизнь быстро свелась для меня в слепое следование материнским подлогам, аферам и убийствам. Она находилась в режиме свободного падения, бросаясь от одного непродуманного плана к другому в отчаянной попытке воссоздать тот уровень жизни, который когда-то обеспечивали деньги отца.
Я существовал в узком зазоре между жизнью и смертью. Пространство небытия было моей зоной комфорта.
Когда Сайед Билаль Ахмед стал подозревать о неких секретных счетах на Багамах, он должен был уйти. Когда Дэвид Кэздин догадался о мошенничестве с поджогом, мамочка послала меня убить его.
А потом была Айрин, единственной провинностью которой оказалось то, что она была человеком, каким моя мать никогда бы не смогла стать. Поэтому ей тоже пришлось уйти.
Спустя тринадцать коротких лет после того, как агенты ФБР вломились в нашу дверь, я находился в Нью-Йорке на собственном процессе по обвинению в убийстве и слушал, как судья описывает мою мать.
«Самое дьявольское оправдание для человеческого существа, которое я когда-либо видел в этом зале».
Старшина присяжных зачитал 165 обвинений в уголовных преступлениях, каждое из которых завершалось вердиктом «виновен».
Судья огласил приговор: 125 лет тюрьмы. Я немногое помню из того дня. Помню только, что был зол: на весь мир, на моих адвокатов, на себя.
Единственным человеком, на кого я не злился, была моя мать. В то время я еще считал своим долгом защищать ее. Семья прежде всего. Всегда.
У меня оставалось еще убийство, за которое нужно было держать ответ, и вскоре меня отправили в Калифорнию, где я получил смертный приговор за убийство Дэвида Кэздина.
Чтобы избежать казни я заключил сделку со следствием и во всем признался.
Моя мать не пошла бы на это, даже чтобы сохранить мне жизнь. Она настаивала, чтобы мы продолжали лгать о своей невиновности, поэтому я дал показания против нее, чтобы спасти нас обоих.
После двух дней допросов я вернулся в свою камеру и записал в дневнике:
«Болтунишка, болтунишка, ты идешь прямо в ад, потому что был плохим сынишкой. Я больше не тот человек, который сделает для своей матери все, но я по-прежнему убийца. Только теперь я буду жить. Я наркоман, который слез с иглы. Кусок говна, который не угодит на прогулку по зеленой миле.
Только что меня 10 минут рвало. Я отрекся от мамы. Иначе нас обоих ждала бы камера смертника. Теперь мы будем жить. Я уже ощущаю себя мертвецом. Бог был к нам милостив. Больше никто не будет».
В 2014 году я позвонил женщине по имени Трейси Фауст из тюрьмы по контрабандному телефону. Трейси была писательницей (автором документального романа Nowhere Near Normal о неврозе навязчивых состояний – ред.), с которой я до этого переписывался по поводу того, чтобы рассказать свою историю.
Моя мать умерла, темное облако хаоса наконец рассеялось, как и мое обязательство сохранять молчание. Мне больше не нужно было ее защищать.
Изначально Трейси была заинтересована в беседе со мной, но, когда мои письма стали чересчур фривольными, она сказала мне «отвали». Я звонил, чтобы извиниться.
«Алло?», — сказал она.
«Вы хотели бы поговорить с Кенни Каймсом?»
«Хотела бы, да».
«Вы говорите с ним».
Так у нас все началось.
Следующие два года Трейси и я в письмах, телефонных разговорах и на свиданиях поверяли друг другу самые сокровенные стороны самих себя.
Поскольку мы работали над моей историей, вскоре она стала нашей историей, и через какое-то время груз в моем сердце и душе стал легче. Я начал больше улыбаться, смеяться над смешными вещами и, главное, с нетерпением ждать начала нового дня.
Хотя я был в тюрьме, но никогда до этого я не ощущал такой свободы.
Я полюбил, и эта потрясающая, творческая и талантливая женщина ответила мне взаимностью.
Я не думал, что кто-то сможет когда-либо полюбить меня, и многие сказали бы, что я этого не заслуживаю. Но с Трейси в моей жизни я наконец обрел покой, которого жаждал с детства.
Это не продлилось долго. 13 января 2018 года Трейси умерла от осложнений гриппа и воспаления легких. Когда мы разговаривали по телефону, я умолял ее поехать в больницу: она казалась такой больной. Это был последний раз, когда я говорил с любимой.
Теперь я знаю, что такое настоящая любовь, и понимаю, что я забрал у родных и друзей Айрин, Дэвида и Сайеда.
Я храню это чувство у своего сердца как самое дорогое, что у меня есть. Чем сильнее я проникаюсь им, тем больнее оно ранит мне душу, но я никогда не позволю ему уйти. Я отобрал у них самый драгоценный дар. Я украл то, что нельзя вернуть.
Тюрьма не сумела изменить меня. Система не помогла мне обрести прощение. Любовь смогла.
Я постигал нравственность, описывая свою безнравственность. И этим рассказом о своей жизни я надеюсь предостеречь других от повторения того же пути.
Я заявляю это каждому, кто оказался в мучительной ситуации, из которой, как кажется, нет выхода: ваши страдания не должны вас сломить. Они должны пробудить вас, если вы готовы бороться за мир в своей душе, не обращая внимание на помехи.
Разница между нами не в том, что вы на свободе, а я – нет. Я знаю, что свое одиночество я создал собственными руками.
Мне некого винить, кроме себя, потому что именно я забирал жизни невинных людей. Всегда есть выбор, и мой выбор был совершенно осознанно спустить свою жизнь в унитаз. Не позволяйте ему стать вашим.
Текст: Kenneth Kimes / Сергей Подосенов (перевод)
Источник: