Бывший замглавы Госдепартамента и экс-посол США в Москве Уильям Бёрнс рассказывает краткую историю отношений Америки с постсоветской Россией, какой ее видят из Вашингтона.
Бёрнс рассуждает о том, как взаимные надежды обернулись полным разочарованием для обеих сторон, вспоминает хаос 90-х и делится впечатлениями от встреч в Владимиром Путиным, раскрывая неизвестные детали переговоров российского президента с двумя госсекретарями США — Кондолизой Райс и Хиллари Клинтон.
Статья Бёрнса «Свидетель контрреволюции» для The Atlantic — в переводе Инфо24.
***
В апреле 1991 году кавказский курорт Кисловодск был в полнейшем упадке, как и весь остальной Советский Союз. Мы прилетели туда вместе с тогдашним госсекретарем США Джеймсом Бейкером из Дамаска.
Нас поселили в пансионате, лучшие времена которого как места отдыха советской партийной элиты явно давно прошли. Мой номер был освещен единственной тусклой лампочкой, рычаг слива на унитазе сломался при первой же попытке нажать на него, а вода в кране имела сернистый запах и ржавый оттенок.
Я зашел к Бейкеру, чтобы передать ему заметки к встрече с министром иностранных дел СССР. Его номер был больше и лучше освещен, но обставлен так же скромно. Госсекретарь начал изучать документ. Там были вопросы, которые предстояло обсудить: воссоединение Германии, война в Персидском заливе, перспективы самого Советского Союза.
Бейкер посмотрел на бумагу, затем на меня и спросил: «Вы когда нибудь видели что-то подобное?». Я поспешил его заверить, что нет, и начал рассказывать о вышедшем из строя унитазе.
«Я не это имел в виду, — ответил он, едва сдерживая смех. — Я говорю о мире вокруг нас. Вы когда-нибудь видели, чтобы столько всего и так быстро менялось? Могу поспорить, вы не увидите больше ничего подобного за свою карьеру в Госдепартаменте».
Кисловодск. 24 апреля 1991 г. Министр иностранных дел СССР. А.А. Бессмертных и госсекретарь США Дж. Бейкер. Фото: Песов Эдуард / Фотохроника ТАСС
Я смутился и согласился, что он, вероятно, прав. Так оно и оказалось. 25 декабря того же года Михаил Горбачев объявил о своей отставке. Его страны больше не существовало. Спустя всего несколько недель мы с Бейкером отправились в Москву и встретились с Борисом Ельциным в Кремле, над которым развевался трехцветный российский флаг. Это картина тогда казалась нам почти сюрреалистичной.
Американская дипломатия была на пике. Русские были одновременно полны надежд и неуверенности вперемешку с чувством унижения. Это был пролог к запутанной истории отношений между двумя странами в эпоху после окончания холодной войны, когда проблемы не были предопределены, но повторялись с удручающей регулярностью.
«Дело о вмешательстве России в американские президентские выборы 2016 года» в определенном смысле начиналось именно тогда. Я играл разные роли в бурном развитии этих отношений — и в посольстве в Москве, и на руководящих должностях в Вашингтоне. Вот что мне довелось увидеть.
***
Я вернулся в Москву в 1994 году в качестве руководителя политического отдела посольства. Прошло более двух лет с момента распада Советского Союза. К тому времени ощущение открывшихся безграничных возможностей начало угасать и становились все более очевидными проблемы в строительстве новой системы, которая заменит советскую.
Посольство США располагалось тогда в обветшалом здании горчичного цвета на берегу Москвы-реки. Здание эксплуатировалось с 50-х годов. В 91-м оно пережило серьезный пожар, на который под видом спасателей съехались агенты российской разведки.
Неподалеку стоял православный храм, который был настолько напичкан оборудованием для прослушки и слежки, что мы прозвали его «церковью непорочного приема».
Старые привычки и взаимные подозрения так и не остались в прошлом.
Буквально через улицу от посольства находился Белый дом, на котором все еще оставались следы недавнего неудавшегося путча. Остались они — в метафорическом плане — и на самом Ельцине.
Его образ героического демократа был запятнан, он много пил и управлял страной в хаотичной манере. Переход к рыночной экономике не избавил Россию от финансовых и социальных проблем.
С 1991 года промпроизводство сократилось вдвое, выпуск сельскохозяйственной продукции также падал. По меньшей мере 30% населения жило за чертой бедности, а инфляция лишила пенсионеров их сбережений. Система здравоохранения оказалась на грани краха, начали распространяться такие заболевания как туберкулез и дифтерия.
Вокруг царило беззаконие. Однажды ранней осенью 1995 года кто-то выстрелил из гранатомета по зданию посольства.
Снаряд пробил стену на шестом этаже и взорвался в комнате с копировальной машиной. Только по счастливой случайности никто не пострадал. Эта история прекрасно характеризует Москву тех лет — прогулка по улице с РПГ не казалась чем-то абсолютно диким.
***
Хаос российской действительности усиливался по мере того, как вы отъезжали от столицы.
Во Владивостоке — мрачном центре российского «дикого востока» — я общался с местными криминальными боссами, которые мне подробно описывали «возможности для ведения бизнеса», ни одна из которых даже отдаленно не напоминала те рыночные модели, которые западные консультанты продвигали в Москве и Санкт-Петербурге.
Однажды, ожидая вылета из Москвы на Северный Кавказ, я наблюдал, как механик с помощью паяльной лампы очищает от обледенения крылья старенького «Ила» «Авиалиний Дагестана». В кабине пилот пытался куда-нибудь припрятать початую бутылку водки.
Но ничто так не отражало плачевное состояние ельцинской России, как бездарная Первая чеченская кампания. Весной 1995 года, когда лидер сепаратистов Джохар Дудаев, только отступил в горы, я приехал в Грозный.
На уличных развалах шла вялая торговля всем, чем только можно, — от безалкогольных напитков и водки до оружия и боеприпасов. На бронетранспортерах сидели российские военные в банданах, солнцезащитных очках и майках.
С патронташами и большими ножами на поясах, они больше походили на участников банды, чем на профессиональных солдат.
Я проезжал мимо сгоревших домов и магазинов в селе Самашки. Там, как сообщалось, военные, жаждавшие отомстить за свои потери в войне, вырезали около 200 чеченцев — в основном женщин, детей и стариков. Столица республики после боев выглядела, как уменьшенная версия Сталинграда 1943 года.
1995 год. Чечня. Грозный. Дома на улице Ленина после минометного и артиллерийского обстрела. Фото: Геннадий Хамельянин /ИТАР-ТАСС
Это было ужасное зрелище. И это показывало глубину падения России после распада Советского Союза. Здесь стояли недоедающие и плохо обученные остатки Красной армии, которая некогда была способна достигнуть Ла-Манша за 48 часов, а теперь оказалась не в состоянии подавить восстание в маленькой республике.
Борис Ельцин, в августе 1991 года бросивший вызов и навсегда похоронивший коммунистическую систему, показал себя, как слабый лидер, не способный восстановить порядок.
Ожидания по поводу посткоммунистического переходного периода в России еще не обернулись полным разочарованием, но уже не казались радужными. То же самое было и с российско-американскими отношениями.
В декабре 1994 года, накануне визита вице-президента Альберта Гора в Москву, я попытался примерно обрисовать ситуацию в телеграмме в Вашингтон:
«Зима в России — не время для оптимизма, и в некоторых аспектах общее настроение здесь можно описать, как сгущающийся мрак. Оно рождается из национального сожаления по поводу потери статуса супердержавы и ощущения, что Запад использует в своих интересах слабость России».
«Услуга за услугу». Как российские «ценности» превращают США в Россию
Напористая внешняя политика становилась одной из немногих объединительных тем для россиян. Ельцин хотел вернуть страну в ряды ведущих игроков на мировой арене и укрепить влияние в бывших союзных республиках.
Билл Клинтон тогда не смог совладать с посттравматическим стрессовым расстройством Москвы, а его стремление расширить НАТО на восток только усилило российское недовольство.
Когда я уезжал из Москвы в 1996 году после первой длительной командировки, то переживал насчет того, что Россия в один прекрасный момент воспрянет, предъявляя всем свои обиды.
Но я не мог и представить, что это произойдет так быстро, и что Владимир Путин — тогда непримечательный бюрократ — станет воплощением этой идеи.
***
«Вам, американцам, стоило бы лучше прислушиваться. Вы больше не сможете делать все по-своему. Мы можем выстроить эффективные отношения, но не исключительно на ваших условиях», — сказал мне Путин, когда я передавал ему в Москве свои посольские верительные грамоты.
Это был 2005 год, и на протяжении нескольких следующих лет я снова и снова слышал эти фразы — такие же прямые и дерзкие, как и озвучивавший их человек. Путин был президентом уже пять лет. Во многих отношениях он казался полной противоположностью Ельцину — молодым, трезвым, компетентным, трудолюбивым и решительным.
На волне высоких цен на нефть, положительных результатов ряда экономических реформ и довольно успешной второй чеченской кампании, он был полон решимости показать, что Россия больше не намерена оставаться в тени крупнейших мировых политических игроков.
2001 год. Владимир Путин и Джордж Буш. Фото: Владимир Родионов и Сергей Величкин / (ИТАР-ТАСС)
В начале своего пребывания в Кремле Путин попытался установить с администрацией Джорджа Буша-младшего такую форму партнерства, которая соответствовала бы его пониманию российских интересов и приоритетов.
Он хотел выступить с США единым фронтом в войне с терроризмом после 11 сентября в обмен на признание особого влияния России на постсоветском пространстве, отказа от продвижения НАТО дальше Прибалтики и невмешательство во внутрироссийские дела. Но такого рода сделка никогда не рассматривалась.
Путин абсолютно неверно истолковывал политику Вашингтона и не понимал его интересы.
У администрации Буша-младшего не было ни желания, ни причин на что-то обменивать российское партнерство в борьбе с «Аль-Каидой». Белый дом не был склонен идти на уступки тому, кто не равен ему по силе.
***
Вскоре в России перегибы путинизма начали превалировать над успехами. На фоне усиления политического контроля и стремления Путина сосредоточить богатства в руках членов своего ближнего круга в стране усугубилась коррупция. Отношение к Америке стало еще более подозрительным.
«Политическая конкуренция и открытость заставляют его чувствовать себя некомфортно. Путин никогда не был демократизатором», — писал я в телеграмме госсекретарю Кондолизе Райс.
Он считал распространение демократии троянским конем, за счет которого США продвигают свои геополитические интересы в ущерб России, пытаясь лишить ее сфер влияния, которые Москва считала принадлежащими себе по праву великой державы.
Когда в результате «оранжевой революции» на Украине и «революции роз» в Грузии были свергнуты пророссийские лидеры, нервозность Путина только усилилась.
2005 год. Украина, Киев. Премьер-министр Украины Юлия Тимошенко и президент России Владимир Путин во время переговоров. Фото: ИТАР-ТАСС / Сергей Жуков
В октябре 2006 года я присутствовал на переговорах Путина и Райс в подмосковной президентской резиденции. Он заставил нас ждать около трех часов — обычная уловка, которую он использовал, чтобы заставить понервничать и унизить иностранных гостей.
Но Райс была спокойна и ничто в ней не выдавало раздражения, она заняла себя просмотром российского спортивного телеканала. Наконец, аудиенция началась.
Дискуссия продолжалась до тех пор, пока Райс не стала приводить доводы против эскалации напряженности в отношениях России с Грузией и ее прозападным президентом Михаилом Саакашвили. Но Путин, как и большая часть российской политической элиты, ожидал уважения от более мелких соседей, а Саакашвили был вызывающе непочтителен.
Путин имел обыкновение усиливать производимое на собеседника впечатление за счет четко выверенных манер — абсолютно ровного тона голоса или пристального взгляда в глаза.
Фото: Владимир Путин, 2006 год. Владимир Родионов / ИТАР-ТАСС
Но, бывало, он оживлялся, когда хотел, чтобы за ним осталось последнее слово, его глаза вспыхивали, а голос повышался. Стоя у камина, Путин погрозил указательным пальцем со словами: «Если Саакашвили что-то начнет, мы это закончим».
Райс тоже стояла, немного нависая над российским президентом. Необходимость смотреть на госсекретаря снизу вверх явно не поднимала ему настроения.
«Саакашвили — не более чем марионетка Соединенных Штатов, — резко сказал Путин. — Вам стоило бы потянуть назад за ниточки, пока не начались проблемы».
Однако напряженность в разговоре у камина быстро сошла на нет, чего не скажешь о ситуации вокруг Грузии и Украины. Россия продолжала оказывать давление. Я всерьез обеспокоился, когда администрация Буша под конец своего срока решила предпринять шаги, чтобы открыть Киеву и Тбилиси возможность для вступления в НАТО. Я предупреждал, что это может закончиться настоящей катастрофой.
***
Тоскливым февральским днем 2008 года, когда за окном моего кабинета не переставая валил снег, я написал длинное личное письмо госсекретарю Райс, объясняя, что Путин будет рассматривать любой шаг в направлении членства Украины и Грузии в НАТО, как серьезный и продуманный вызов.
«Сегодняшняя Россия ответит, — писал я. — Это создаст плодородную почву для российского вмешательства в ситуацию в Крыму и на востоке Украины. Последствия российско-грузинского конфликта будут велики».
Через несколько месяцев Путин втянул Саакашвили в конфликт, и Россия вторглась в Грузию.
В то же самое время продолжались и преследования внутри страны. За две недели до приезда Райс в подъезде своего дома в Москве была застрелена журналистка Анна Политковская, которая писала о конфликте в Чечне и различных злоупотреблениях в российском обществе. Некоторые подозревали, что это убийство произошло в день рождения Путина не случайно.
Сидней. 2005 год. Владимир Путин и госсекретарь США Кондолиза Райс. Фото: Дмитрий Астахов / ИТАР-ТАСС
В знак уважения я пошел на похороны. Я хорошо помню этот день — осенний и холодный. Желающие проститься выстроились в длинную очередь, пришло около 3 тысяч человек, но никто из представителей российского руководства так и не появился.
На следующий год в довольно откровенном личном разговоре со мной Путин обвинил посольство США и американские неправительственные организации в том, что они направляют деньги и оказывают поддержку критикам Кремля в преддверии общенациональных выборов.
«Мы не потерпим вмешательства в наши выборы извне», — сказал он.
Я максимально спокойно ответил, что его обвинения безосновательны, и что исход выборов в России должны определить россияне. Путин выслушал, улыбнулся и повторил: «Не думайте, что мы не будем реагировать на вмешательство извне».
***
Президент Барак Обама впервые встретился с Путиным в Москве в июле 2009 года. Тогда я сопровождал его в качестве заместителя госсекретаря по политическим вопросам. Моя работа на должности посла завершилась в мае 2008 года.
Путин передал президентство Дмитрию Медведеву и стал премьер-министром, но оставался главным лицом, принимающим решения.
По пути в загородную резиденцию я предложил Обаме начать встречу с вопроса и поинтересоваться у Путина, что, по его мнению, было сделано правильно и что пошло не так в российско-американских отношениях за последнее десятилетие.
Путину нравилось, когда спрашивали его мнение и он, конечно, не стеснялся его высказывать. Я предположил, что такое начало беседы было бы хорошим тоном. Обама кивнул.
Когда встреча началась, за вопросом американского президента последовал почти часовой монолог Путина полный обид, резких оговорок и едких комментариев.
Я сидел, слушал и думал о своем «мудром» совете и о том, какое будущее теперь меня ждет в новой администрации.
Обама слушал терпеливо, а после заверил своего собеседника в возможности «перезагрузки» отношений. Он не отрицал разногласий между двумя странами и наличия серьезных проблем, в том числе, из-за действий России в Грузии.
Однако он подчеркнул, что не в интересах Москвы и Вашингтона позволять этим разногласиям оказывать влияние на те области, где мы могли выгодно сотрудничать, и где руководство США и России могло бы способствовать международному порядку.
Обама предложил подумать о возможностях взаимодействия, не высказывая, однако, завышенных ожиданий. Путин проявлял некоторую недоверчивость, но сказал, что готов попробовать.
***
Спустя восемь месяцев я сопровождал Хиллари Клинтон, занимавшую тогда должность госсекретаря, на дачу Путина. Он был немного воинственным в начале встречи, пока в зале присутствовала российская пресса: злорадствовал по поводу американских экономических трудностей и выражал скептицизм по поводу серьезности намерений Вашингтона в укреплении экономических отношений с Россией.
Он сидел в кресле, слегка нагнувшись и широко расставив ноги, но все равно был похож на угрюмого и неприветливого школьника с задней парты.
В тот день перед переговорами мы с Клинтон обсуждали любовь Путина к природе и крупным животным, а также его образ с голым торсом.
Во время встречи госсекретарь попросила немного рассказать о широко разрекламированной работе по спасению сибирских тигров от вымирания. Манера поведения Путина заметно изменилась, и он с нехарактерным для себя волнением описал некоторые из недавних поездок на российский Дальний Восток.
Он встал и попросил Клинтон пойти с ним в его кабинет, где продолжил показывать на занимающей почти всю стену карте России районы, которые он посетил во время сибирских путешествий.
Путин также рассказал, что летом собирается на север чипировать белых медведей. Он с искренним энтузиазмом предложил госсекретарю присоединиться к нему, а также попросил передать приглашение ее мужу, экс-президенту Биллу Клинтону. Я никогда не видел Путина таким оживленным.
Клинтон приветствовала его усилия по сохранению дикой природы и сказала, что это может стать еще одной областью, где Россия и Америка смогли бы больше работать вместе. Она вежливо отклонила приглашение, но пообещала рассказать о нем мужу. Когда мы ехали обратно в Москву, госсекретарь, улыбнувшись, сказала, что ни она, ни ее муж конечно не поедут в летний отпуск с Путиным за полярный круг.
Президент России Владимир Путин во время посещения Государственного природного биосферного заповедника «Саяно-Шушенский». Фото Алексей Никольский / ИТАР-ТАСС
То, каким восторженным был Путин, когда рассказывал о природе, и каким суровым, когда обсуждались любые аспекты российско-американских отношений, говорило о крайне ограниченном потенциале последних.
Пока Медведев находился в Кремле, Обама всячески стремился оставаться на связи с Путиным, но подозрительность российского лидера не уменьшалась, и он по-прежнему был склонен изображать США как угрозу, чтобы узаконить репрессивную внутреннюю политику.
Однако нам удалось добиться некоторых ощутимых достижений: нового договора о сокращении ядерных вооружений, соглашения о военном транзите в Афганистан, партнерства по иранской ядерной проблеме. Но Путина нервировали события арабской весны. Говорили, он пересматривал снова и снова ужасные кадры убийства ливийского лидера Муаммара Каддафи мятежниками, поддерживаемыми Западом.
***
Внутри страны, когда цены на нефть упали и развитие хрупкой, зависимой от ресурсов экономики замедлилось, Путин забеспокоился о том, что ему будет трудно выполнять действующий социальный договор, по которому он осуществлял всецелый контроль над политикой в обмен на обеспечение роста благосостояния народа.
Когда Путин решил вернуться в президентское кресло после окончания срока Медведева в 2012 году, он был удивлен масштабом уличных демонстраций, в которые вылилось недовольство среднего класса всеобъемлющей коррупцией и фальсификациями на парламентских выборах.
Хиллари Клинтон тогда публично раскритиковала российское правительство: «Русские люди, как и люди по всему миру, заслуживают права, чтобы их голоса были услышаны и подсчитаны». Путин принял это на свой счет и обвинил госсекретаря США в том, что она послала сигнал, который вывел протестующих на улицы.
У российского президента есть потрясающая способность запоминать и копить обиды, которая мотивирует его продвигать концепцию о пытающемся не допустить возвышения России Западе.
Критика со стороны Клинтон займет не последнюю строчку в его длинном личном списке, что в итоге выльется во вмешательство Москвы в американские выборы 2016 года и действия против ее кандидатуры.
В 2014 году кризис на Украине опустил российско-американские отношения на новую глубину. После того как пророссийский президент Виктор Янукович бежал из страны в результате массовых протестов, Путин присоединил Крым и вторгся в Донбасс. Раз у него больше не было лояльного правительства в Киеве, то не осталось варианта лучше, нежели дестабилизировать Украину.
В течение ряда лет Путин бросал вызов Западу, используя такие страны, как Грузия и Украина, где у России было на что сделать ставку. В 2016 году, через год после того как я покинул Госдепартамент, он увидел возможность для более прямых действий — атаки на целостность западных демократий.
***
Спор на тему «кто упустил Россию?» не нов, но в нем обычно забывают о самом важном. Россия никогда не была нашей, чтобы мы могли ее упустить.
Русские потеряли доверие и уверенность в себе после холодной войны, но только они могли перестроить свое государство и свою экономику.
В 90-х страна одновременно переживала три исторических преобразования: крах коммунизма и переход к рыночной экономике и демократии; распад соцблока и выстроенной системы безопасности; развал самого Советского Союза, а вместе с ним и созданной за несколько веков империи.
Последствия всего этого не могли быть разрешены за одно поколение, не говоря уже о нескольких годах. И ничто не могло быть исправлено кем-то извне: слишком активное американское участие никогда не допускалось.
Чувство потери и унижения, которое пришло с поражением в холодной войне, было неизбежным, сколько бы раз мы ни повторяли фразу о том, что все только выиграли и проигравших в этой истории не было. Из этого унижения и бардака ельцинской России выросло глубокое недоверие и тлеющая агрессивность Путина.
Система отношений США и России как будто говорит об исторической неизменности, будто мы обречены на соперничество и бесконечные подозрения. Но правда и сложнее, и прозаичнее одновременно.
У каждого из нас были свои иллюзии.
Америка думала, что Москва в конечном итоге привыкнет к роли младшего партнера и приспособится, пусть и неохотно, к расширению НАТО даже до границы с Украиной.
Россия же всегда исходила из худших подозрений по поводу мотивов США и считала, что ее собственный коррумпированный политический строй и недореформированная экономика являются устойчивой основой для реального геополитического влияния. Мы слишком склонны подпитывать патологии друг друга, а наши речи слишком часто не доходят до адресата.
Сегодня отношения между Москвой и Вашингтоном более странные и проблемные, чем когда-либо после окончания холодной войны.
В Хельсинки прошлым летом президент США Дональд Трамп, стоя рядом с Путиным, говорил о его невмешательстве в американские выборы и публично сомневался в выводах спецслужб своей страны и правоохранительных органов.
Нарциссизм Трампа, пренебрежение историей и одностороннее дипломатическое разоружение выливаются в удручающую ситуацию, когда Россия представляет такую угрозу, которая была невообразима еще четверть века назад.
Кажется, он не осознает, что поладить с таким соперником, как Путин, — это не цель дипломатии.
Выстраивание отношений с Россией — это долгая игра, которую придется вести в относительно узком диапазоне возможностей. Для преодоления соперничества великих держав требуется деликатная дипломатия, маневрирование в серой зоне между миром и войной, понимание пределов возможного и поиск точек соприкосновения. Этот путь сделается еще тернистее, прежде чем станет легче.
Мы должны пройти через это без иллюзий, памятуя об интересах и чувствах России, и не оправдываясь за отстаивание собственных ценностей. Мы не должны уступать Путину или ставить крест на России, которая будет после него.
Текст: William J. Burns / Юлия Царенко (перевод)
Источник: